Упрощенная HTML-версия
31
ХАРЧЕВНЯ КОРОЛЕВЫ ГУСЕЛАПЫ
вашей хари Вельзевула. Улица Сен-Жак стала от этого приличнее,
а квартал почтеннее. Изжарить бы этого наглеца, покусившегося на
чужого осла и на девицу общего пользования!
— Не намекаете ли вы, — ответил брат Ангел, опустив глаза и пря-
ча руки в рукава, — не намекаете ли вы, мастер Леонар, на Катерину,
которую мне посчастливилось просветить и обратить к лучшей жиз-
ни, вследствие чего она горячо желала последовать за мною и мои-
ми реликвиями и совершить благочестивое паломничество к черной
Шартрской Богоматери? Я дал на это согласие под условием, что она
оденется послушницей, и она сделала это без ропота.
— Замолчите, — сказал мой отец, — вы — распутник. Вы не уважае-
те своего сана. Убирайтесь, откуда пришли. Потрудитесь, пожалуй-
ста, взглянуть с улицы, не замерзла ли «Королева Гуселапа».
Но матушка моя молча указала монаху место под навесом очага,
и он тихонько пробрался туда.
— Многое можно простить капуцинам, — сказал аббат, — ибо гре-
шат они без злого умысла.
Отец мой попросил г-на Куаньяра не говорить больше об этом
отродье, при одном имени которого у него кровь приливает к ушам.
— Мастер Леонар, — сказал аббат, — философия внушает душе ми-
лосердие. Что касается меня, то я с легкостью отпускаю грехи мошен-
никам, негодяям и всем несчастным. Я даже не злопамятен по отноше-
нию к знатным людям, несмотря на обычную наглость их поведения.
И если бы, мастер Леонар, вам пришлось, подобно мне, вращаться
в среде особ, пользующихся почетом, вы знали бы, что они стóят едва
ли больше, нежели все другие, и что иметь с ними дело зачастую еще
менее приятно. Я сидел за третьим столом у господина епископа Се-
эзского, и двое слуг стояли возле меня: Стеснение и Скука.
— Однако, — заметила мне матушка, — странные же прозвища
были у слуг монсеньора. Отчего же не звали их обычными именами —
Шампань, Олив или Фронтен?
Аббат продолжал:
— Правда, есть люди, легко примиряющиеся с неудобствами,
какие испытываешь в обществе великих мира сего. За вторым сто-
лом господина епископа Сеэзского сидел некий весьма учтивый ка-
ноник, который придерживался церемониала до последнего свое-
го вздоха. Узнав, что он находится при смерти, монсеньор вошел
в его комнату и застал его при последнем мгновении. «Увы, — сказал
каноник, — прошу извинения у его преосвященства, что принужден
умереть в его присутствии». — «Пожалуйста, не стесняйтесь», — от-
ветил ласково монсеньор.