Упрощенная HTML-версия
35
людей. Верно, война вмешивается во все это, — будь она трижды
проклята, трижды, трижды!! Времени не стало, — оно рассчитыва-
ется сейчас на часы и минуты. Я хочу, хочу еще иметь минуту вне-
временной, ни от чего не зависящей, чистой радости с Юрой. Я хочу,
чтоб он сказал, что любит меня, жаждет, что я ему действительно
дороже всего на свете, что он действительно (а не в шутку, как сей-
час) ревнует к Верховскому и прочим.
А завтра детей закуют… О, как мало осталось
Ей дела на свете: еще с мужиком пошутить,
И черную змейку, как будто прощальную жалость,
На белую грудь равнодушной рукой положить…
А может, это действительно свинство, что я в такие страшные,
трагические дни, вероятно, накануне взятия Ленинграда, — думаю
о красивом мужике и интрижке с ним? Но ради чего же мы тогда
обороняемся? Ради жизни же, а я — живу. И разве я не в равном
со всеми положении, разве не упала рядом со мной бомба, разве не
влетел осколок в соседнее окно в комнату, где я сидела? (Артилле-
рийская стрельба стала слышнее, — немцы или мы по ним? Ведь
ими взято Детское, Павловск, господи, они же вот-вот могут на-
чать штурм города — и с воздуха, и с суши, — уцелеть можно будет
чудом, — и вот рухнет все с Юрой… Тем более, что его и Яшку все
время хотят взять «политбойцами».) Да что и перед кем тут оправ-
дываться? Я делаю все, что в силах, и, невзирая на ломающую меня
болезнь, на падающие бомбы и снаряды, — пишу стихи, от которых
люди в бомбоубежищах плачут, — мне рассказывали об этом сего-
дня, это «Письмо Мусе».
Да, оно хорошее. Не хуже было и «обращение», — да изуродова-
ла цензура и милые мои редактора. Как бы написать еще что-либо
подобное «Машеньке — письма Мусе»? (Ого, артиллерийские сна-
ряды хлопают совсем близко от нас, — это немцы. Интересно, от-
куда бьют? Может ли хлопнуть по дому? Но я их боюсь почему-то
меньше… Чорт возьми, ну, совершенно рядом лопаются, наверное,
на Нахимсона…) Пойти вниз, Колька на дежурстве у подъезда, уз-
нать — как и что, и, м. б., сходить в район за материалом для Юры,